Дорогая Шурочка!
Письмо твое с оказией получил 4 июня, посланное тобой по почте я не получил. Ты, конечно, представляешь сколько радости мне доставило твое письмо; читая его, слезы радости и умиления лились ручьем; ведь мало, что оно от тебя, оно из родных краев! Письмо я выучил наизусть. Я очень рад, что ты и твое семейство живы, а так же жива и бабушка. Жаль деда, но может быть это лучше, чем бы ему с его болезнью пришлось мучиться при теперешней жизни. Бедная бабушка, как ей тяжело теперь одной. Очень и очень жаль, что тебе не удалось получить ответа от моей мамуси. Где она теперь и как живет с моей дочуркой и старушкой Маней. 13 июня исполнится 2 года, как я покинул их. Ведь Юличке в ноябре исполнится 16 лет – оставил ее девочкой, а теперь взрослая девушка. Мысль о них причиняет мне острую боль; относительно их жизни строю всевозможные картины, одна другой ужаснее и больше всего страшусь мысли, как бы они не попали туда, где большая Шура, или в другое подобное место. От этой мысли сердце останавливается, кровь леденеет и разум мутится. Ведь кроме Родины и моего народа это самые близкие и родные мне существа. Дорого бы я заплатил, чтобы знать, что они живы и здоровы и вспоминают своего несчастного калеку папусю. Немцы написали в газетах, что ген.-лейт. Лукин, командующий 19 арм., взят в плен, но не написали в каком состоянии. Обрадовались, что взяли мой труп! А раз в газетах написали, значит знают и наши, и это может послужить основанием для репрессии моей семьи. Родная Шурочка, я ведь чист перед своей Родиной и своим народом, я дрался до последней возможности, и в плен не сдался, а меня взяли еле живого. Моя мамуся не поверит, чтобы я цел и невредим мог сдаться в плен врагу, как это сделали многие генералы, она знает как я честен в этом. Шурочка, ты знаешь, какой патриоткой оказалась моя мамуся. Я искренне ей горжусь. Выходя из первого Смоленского окружения, 2 августа 41 г. при переправе через р. Днепр, я получил перелом кости в ступне левой ноги, и целых 7 недель не мог встать на ногу. Мне никто не предложил эвакуироваться, хотя Тимошенко и Булганин были у меня и видели в каком состоянии я нахожусь. Самому просить было как-то стыдно, и поле боя я не оставил, хотя и имел все основания на поездку в тыл. Написал мамусе, и вот ее ответ: «Родной мой папочка, если есть возможность остаться на фронте, как бы мне не хотелось тебя видеть, оставайся»
— Страница письма М.Ф. Лукина от 10 июня 1943 г.